Я родину такую не приемлю
***
Противно думать
И дышать противно.
Снаружи, изнутри — со всех сторон
Несёт такою затхлостью и гнилью,
Где рай лишь для шакалов и ворон.
Страна с тысячелетнею культурой,
Земля трудяг, героев, мудрецов
Ждёт подаяния дебильной дурой
И славит душегубов и лжецов.
Оплакивать ли мне родную землю?
Оплёвывать ли всё, храня покой?
Я родину такую не приемлю,
Но не имею никакой другой.
С 4 на 5/VIII-1996. Киев
Україно моя!
Україно моя, моя стомлена нене,
Чим розрадить тебе, як тобі помогти!
Не лишилось ні слів, ні можливостей в мене,
Все розтринькав на пошук чудесних світів.
І то ж треба було — десь думками блукати,
Забуваючи рідне змарніле лице,
Щоб нарешті уздріти, як стомлена мати
Усміхнеться лише та й пробачить усе.
Україно моя, моя хвойдо кохана,
Я під ноги життя тобі кидав, а ти
Усміхалася зверхньо, — і переступала,
Як непотріб, мовляв, заважаєш і ти.
Так, в моєму житті ти не мала потреби —
Було безліч гарніших, спритніших, ніж я.
Скільки їх притьмома позрікалося тебе,
Подивися ж під ноги, триклята моя!
Україно моя, моя вірна дружино,
Нам з тобою радіти і лаятись вік.
Та хіба ж одне одного з нас хто покине
Через злі балачки наших сварок дурних?
Та хіба ж я зумів би без тебе прожити,
Хоч які б небокраї відкрились мені?
Врешті, все це слова,
Небокраї закриті,
А відкриті лиш очі, наївні й сумні.
Україно моя, моя доню маленька,
Ти живеш і радієш тому, що жива.
Занедужаю я — ти підійдеш тихенько
І притиснеш долоньку малу до чола.
І хвороба тікає, й тривоги міліють,
І усе наносне маячіння зника,
Й звідкілясь виринає слабенька надія,
Щоб не бути порожнім прийдешнім вікам.
Та отак і живу.
Як умію.
Чи й гірше.
Підживлю землю потом — а мо проросте.
І пишу кострубаті, як доленька, вірші,
Й сподіваюсь, що ти мені вибачиш те.
Патріотів без мене ти маєш доволі,
Православнішіх, більш красомовних, ніж я,
Україно моя, моя совість і доля,
Берегиня, любов і гіркота моя...
21/VI-1995. Київ
***
Здесь ничего произойти не может,
Здесь никогда не будет перемен.
Тупой народ с ободранною кожей
Сопит и терпит, немощен и нем.
Былых обид никчемные заплаты
Всем тычет в нос, как культи, инвалид.
Среди бессильных ищет виноватых,
А перед власть имущими молчит.
Цветные сны обсасывает смачно,
Давно смирясь с безвременным постом,
И перед каждым, кинувшим подачку,
Не преминёт, как пёс, вильнуть хвостом.
И сам я тоже...
Да, и сам я тоже
Бессилен в лабиринте серых стен.
Здесь ничего произойти не может.
Здесь никогда не будет перемен.
9/II-1998. Киев
***
Вы знаете, как душит нищета,
Когда и с голоду не умираешь,
И не живёшь, а вечно пролетаешь,
Уже и не желая ни черта?
И вечно ждёшь — вот-вот наступит срок...
А он не наступает,
Тоже вечно.
А цепь долгов уходит в бесконечность,
Лишь ловишь глаз родных немой упрёк.
Конечно же, богаты люди тем,
Что есть в душе, не только за душою,
Но тело это чёрное, большое —
Вместилище души.
И ей совсем
Не безразлично, что с ним происходит,
И коль сама в нём держится едва,
Способна ль на высокие слова
И мысли о народе и свободе?
Послушайте того, кто невысок,
Чей вольный дух, смердя через заплаты,
Достоин только посылать проклятья
Той бедности, которая — порок.
Умеет лишь пресыщенный эстет,
Комфортно исстрадавшийся по муке,
Витийствовать беззлобно, по науке
О бедности, в которой горя нет.
С 7 на 8/IX-1998. Киев
Куда падают звёзды
Мы становимся всё конкретней,
Ухватясь за материализм.
И растут в интернатах дети —
Перестала быть чудом жизнь.
Твердолобые роботы-книжники
Через трубы на небо глядят,
Вот и сыплются с неба булыжники,
А не звёзды, как век назад.
Всё все знают, до кварков крохотных,
Ну, а скажешь чего непутём —
Поправляют:
Не маг, а фокусник,
Не мадонна, а баба с дитём.
Homo Sapiens’ы, не люди.
Забывать начинаю и я,
Что умение верить в чудо
Отличает людей от зверья.
И меня как-то мало радует
Всё, что мы так учёно ждём.
Так что всё-таки звёзды падают,
И мне кажется — в сердце моё.
С 6 на 7/ХІІ-1987
***
Серый цвет безысходного мёртвого тленья.
Серый цвет...
Он черней и печальней, чем чёрный.
Будто нету ни бед, ни удач, ни сомнений, —
Только липкая серость
И облик покорный.
Это даже не цвет,
А пустое бесцветье.
Всё, что было вчера и весомо, и зримо,
Растрясло все цвета по камням лихолетья
И повисло без жизни плакатом
крикливым.
1984. Городня
***
Возвращается серость.
Умыкается совесть.
Отупляется память
Звоном фонфар.
Обновляется мерзость,
Словоблудие то есть,
И подачки глотает
Ручной минотавр.
А по плесени улицы,
По надеждам загаженным,
Что лихие спасители
Уберечь не смогли,
Без особого умысла
Бродят нищие граждане,
Одичавшие жители
Богатейшей земли...
1990. Городня